Стивен Фрай, "Как творить историю", эпилог

Самый счастливый конец книги.

Все же настолько просто. Я знал – это именно то, что мне требовалось.
Настолько просто. Весь ревущий смерч истории стянулся воронкой в одну-единственную точку, повисшую, как заостренный до невероятия карандаш, над страницей настоящего. И точка эта была так проста.
Любовь. Ничего другого просто-напросто и не существует. Вся ярость и бешенство, неистовство и завихрения смерча, втянувшего в себя столько надежд, разметавшего в стороны столько жизней, свелись, в самой сердцевине его, к этому мигу, к настоящему, к любви.
...
Настоящее. Любовь. И ничего больше не существует.
В прошлом она была для меня забавой, не более. Но это уже история. Возможно, ее не хватит надолго, возможно, она обернется ничем. Но это уже будущее.
Настоящее. Любовь.
Я открыл дверь и почти уж выскочил из дому, когда раздался телефонный звонок.
Секунд десять я простоял в нерешительности.
Звонить могли из больницы. У них же должен быть определитель, вот они и перезванивают. Ответить?
А вдруг это он, уже отыскавший мой номер? Не такое и хитрое дело. Это может быть он… должен быть он.
Я полетел в кабинет, сцапал трубку.
– Да? – задыхаясь, выпалил я. – Это ты?
– Безусловно и разумеется, я, – ответил Фрейзер-Стюарт.
– А, да пошел бы ты и поимел сам себя в шоколаде! – с отвращением взревел я и грохнул трубкой об аппарат.
– В шоколаде? – переспросил голос за моей спиной. – Какой ты все-таки чудной, Майки.
Я резко повернулся. Он выглядел побледневшим, усталым. Волосы, разумеется, стали длиннее, а на подбородке, отметил я, проступили очертания будущей эспаньолки.
– Дверь была открыта, – словно извиняясь, сказал он.
Я молча смотрел на него.
– Ну, Майки? Может, скажешь чего?
Осторожно я приблизился к нему, страшась, что он может в любое мгновение сгинуть, что волна, принесшая его ко мне, откатится и утянет его с собой.
– Ну, и где твой Марди Гра? – спросил он. – Где книжные магазины? Чего мы ждем? Дай мне немного «экстази» и пойдем куда-нибудь, потанцуем.

---

Борис Васильев, "Не стреляйте белых лебедей", глава 16

Легкий туман еще держался кое-где над водой, еще цеплялся за мокрые кусты лозняка, и в тихой воде четко отражалось все, что гляделось в нее в это утро. Егор зачерпнул чайник, по воде разбежались круги, отражение закачалось, померкло на мгновение и снова возникло: такое же неправдоподобно четкое и глубокое, как прежде. Егор всмотрелся в него, осторожно, словно боясь спугнуть, вытащил полный чайник, тихо поставил его на землю и присел рядом.
Странное чувство полного, почти торжественного спокойствия вдруг охватило его. Он вдруг услышал эту тишину и понял, что вот это и есть тишина, что она совсем не означает отсутствия звуков, а означает лишь отдых природы, ее сон, ее предрассветные вздохи. Он всем телом ощутил свежесть тумана, уловил его запах, настоянный на горьковатом мокром лозняке. Он увидел в глубине воды белые стволы берез и черную крону ольхи: они переплетались с всплывающими навстречу солнцу кувшинками, почти неуловимо размываясь у самого дна. И ему стало вдруг грустно от сознания, что пройдет миг и все это исчезнет, исчезнет навсегда, а когда вернется, то будет уже иным, не таким, каким увидел и ощутил его он, Егор Полушкин, разнорабочий коммунального хозяйства при поселковом Совете. И он вдруг догадался, чего ему хочется: зачерпнуть ладонями эту нетронутую красоту и бережно, не замутив и не расплескав, принести ее людям. Но зачерпнуть ее было невозможно, а рисовать Егор не умел и ни разу в жизни не видел ни одной настоящей картины. И потому он просто сидел над водой, боясь шелохнуться, забыв о чайнике и о куреве, о Кольке, и о Юрии Петровиче, и обо всех горестях своей нелепой жизни.

@темы: очень красивое

---

Даниэл Киз, "Цветы для Элджернона", Отчёт №17, 4 октября.

Я лечу вверх, словно подхваченный потоком теплого воздуха листочек. Ускоряясь, атомы моего тела разлетаются в разные стороны. Я становлюсь легче и больше… больше… Взрываюсь и превращаюсь в солнце. Я - расширяющаяся вселенная, всплывающая в спокойном море. Тело мое поглощает комнату, здание, город, страну… Если я посмотрю вниз, то увижу, как течь моя затмевает планету.

Вот-вот я прорву оболочку существования, словно рыба, выпрыгивающая на поверхность океана, но тут начинаю чувствовать, как что-то тянет меня вниз.

Я разозлился и хочу стряхнуть с себя невидимые путы. На грани полного единения со Вселенной я слышу вокруг себя шепот. Он зовет меня вниз, в мир смертных. Волны медленно опадают, мой непомерно разросшийся дух возвращается в земные измерения - отнюдь не добровольно, я предпочел бы потеряться, - но потому, что меня тянут вниз… к себе… в себя, и через мгновение я снова лежу на кушетке, натягивая перчатку своего бренного тела на пальцы сознания. Если я захочу, то смогу поднять руку или подмигнуть - но только если захочу. Однако я не хочу! Я не сдвинусь с места!

Я лежу и жду. Чарли не хочет, чтобы я раздвинул занавес мозга. Чарли не желает знать, что скрывается за ним.

Неужели он боится увидеть Бога? Или он боится не увидеть ничего?

Я лежу, жду, момент самосознания проходит, и опять я теряю ощущение собственного тела: Чарли втягивает меня в себя. Я смотрю внутрь, в центр невидимого, на красную точку, и она превращается в цветок со множеством лепестков - мерцающий, клубящийся, светящийся цветок, растущий в глубине моего подсознания.

Я уменьшаюсь. Это не сближение атомов моего тела - это сплавление, словно атомы моего «я» соединяются в микрокосм. Будет страшная жара и непереносимо яркий свет - ад внутри ада, - но я не смотрю на свет, только на цветок, не умножающееся, не разделяющееся создание одного из многого. На мгновение мерцающий цветок превращается в золотистый диск, кружащийся на нитке, потом в клубок радужных струй… Вот наконец я снова в пещере, где тихо и темно. Я плыву по лабиринту в поисках того, кто примет… обнимет… поглотит меня… в самого себя.

Это я и начинаю.

В глубине я снова вижу свет, отверстие в темнейшей из пещер, крошечное и очень далекое, словно видимое не в тот конец телескопа - ослепительное, слепящее, блестящее, а потом снова многолепестковый цветок (кружащийся лотос - он плавает неподалеку от входа в бессознательность). У входа в эту пещеру я найду ответ, если осмелюсь вернуться туда и броситься в заполненный светом грот.

Пока нет!

Я боюсь. Ни жизни, ни смерти, ни пустоты, ни открытия того, что меня никогда не было. И когда я начинаю двигаться, то чувствую, как давление окружает меня, толкая волнообразными судорогами к отверстию. Оно слишком маленькое! Я не пройду сквозь него!

Внезапно меня начинает бить о стены, снова и снова, и проталкивает туда, где свет грозит выжечь мне глаза. Я знаю, что смогу пронзить покрывающую святое сияние пелену. Но это больше, чем я в состоянии вынести. Боль, какой я еще не знал, холод, тошнота, невыносимое гудение над головой, похожее на хлопанье тысяч крыльев. Я открываю ослепшие глаза, размахиваю руками, дрожу и кричу.

@темы: книги, амненравится

---

Михаил Шолохов, "Тихий Дон", книга третья, часть шестая, глава X

Так на провесне едет человек степью. Светит солнце. Кругом - непочатый
лиловый снег. А под ним, невидимая глазу, творится извечная прекрасная
работа - раскрепощение земли. Съедает солнце снег, червоточит его,
наливает из-под исподу влагой. Парная туманная ночь - и наутро уже с
шорохом и гулом оседает наст, по дорогам и колесникам пузырится зеленая
нагорная вода, из-под копыт во все стороны талыми комьями брызжет снег.
Тепло. Отходят и оголяются супесные пригорки, первобытно пахнет глинистой
почвой, истлевшей травой. В полночь мощно ревут буераки, гудят
заваливаемые снежными оползнями яры, сладостным куревом дымится
бархатисто-черная обнаженная зябь. К вечеру, стоная, ломает степная
речушка лед, мчит его, полноводная, туго налитая, как грудь кормилицы, и
пораженный неожиданным исходом зимы, стоит на песчаном берегу человек,
ищет глазами места помельче, щелкает запотевшего, перепрядывающего ушами,
коня плетью. А кругом предательски и невинно голубеет снег, дремотная и
белая лежит зима...

@темы: михаил шолохов, очень красивое

---

Михаил Шолохов, "Тихий Дон", книга третья, часть шестая, глава VI

Вызрел ковыль. Степь на многие версты оделась колышущимся серебром.
Ветер упруго приминал его, наплывая, шершавил, бугрил, гнал то к югу, то к
западу сизо-опаловые волны. Там, где пробегала текучая воздушная струя,
ковыль молитвенно клонился, и на седой его хребтине долго лежала чернеющая
тропа.
Отцвели разномастные травы. На гребнях никла безрадостная выгоревшая
полынь. Короткие ночи истлевали быстро. По ночам на обугленно-черном небе
несчетные сняли звезды; месяц - казачье солнышко, темнея ущербленной
боковиной, светил скупо, бело; просторный Млечный Шлях сплетался с иными
звездными путями. Терпкий воздух был густ, ветер сух, полынен; земля,
напитанная все той же горечью всесильной полыни, тосковала о прохладе.
Забились гордые звездные шляхи, не попранные ни копытом, ни ногой;
пшеничная россыпь звезд гибла на сухом, черноземно-черном небе, не всходя
и не радуя ростками; месяц - обсохлым солончаком, а по степи - сушь,
сгибшая трава, и по ней белый неумолчный перепелиный бой да металлический
звон кузнечиков...
А днями - зной, духота, мглистое курево. На выцветшей голубени неба -
нещадное солнце, бестучье да коричневые стальные полудужья распростертых
крыльев коршуна. По степи слепяще, неотразимо сияет ковыль, дымится бурая,
верблюжьей окраски, горячая трава; коршун, кренясь, плывет в голубом -
внизу, по траве, неслышно скользит его огромная тень.
Суслики свистят истомно и хрипло. На желтеющих парных отвалах нор
дремлют сурки. Степь горяча, но мертва, и все окружающее
прозрачно-недвижимо. Даже курган синеет на грани видимого сказочно и
невнятно, как во сне...
Степь родимая! Горький ветер, оседающий на гривах косячных маток и
жеребцов. На сухом конском храпе от ветра солоно, и конь, вдыхая
горько-соленый запах, жует шелковистыми губами и ржет, чувствуя на них
привкус ветра и солнца. Родимая степь под низким донским небом! Вилюжины
балок суходолов, красноглинистых яров, ковыльный простор с затравевшим
гнездоватым следом конского копыта, курганы, в мудром молчании берегущие
зарытую казачью славу... Низко кланяюсь и по-сыновьи целую твою пресную
землю, донская, казачьей, не ржавеющей кровью политая степь!

@темы: михаил шолохов, очень красивое

---

Евгений Гришковец, "Асфальт"

Но вот писатели Мише нравились. Не все, а только те, которые нравились. Он любил читать их интервью, узнавать, как и где они живут. Он иногда даже представлял себе большое светлое помещение с открытыми окнами, стол посреди этого помещения. Звуки жизни и лета, города и деревни сливались в его фантазии в один приятный шум. Этот шум залетал в открытые окна, белые, лёгкие занавески колыхались. А он, Миша, сидел за столом и писал.

В этой фантазии он никак не мог решить и представить себе, как он будет писать. Будет ли он писать ручкой на бумаге или будет нажимать на клавиши. И ещё он не мог решить, что там за открытыми окнами. Либо это высокий этаж старого дома и за окном крыши и крыши, как в Париже, либо морской берег и прибой, либо деревня. Но деревня виделась тоже не северная и не подмосковная, а какая-то условная, ближе к голландской. Потому что, если фантазировать себе берёзки, избы и речку, то с открытым окном посидеть не получилось бы. Комары и мухи никак не годились для писательского труда. Миша догадывался, что вряд ли писатели пишут именно так, но ему приятно и забавно было об этом думать.

А Миша об этом задумывался в последнее время. Ему было очень интересно, как писатели пишут большие и объёмные книги, есть ли какая-то технология написания книг. Ещё ему было интересно, обязательно ли нужно учиться литературной профессии или можно написать книгу, не учась. Миша сомневался, думал, что можно и не учась, но также подумывал, что некие технологии всё же существуют и их необходимо знать. Мысли о том, что технологии написания книг существуют, его тревожили и успокаивали одновременно. Просто Миша попробовал писать книгу, но у него получился не очень внятный рассказ. После этого рассказа он задумал написать другую книгу, но не получилось совсем ничего. Он начал её писать, а потом понял, что не знает, как продолжать. А ещё за год с небольшим у Миши появилось несколько замыслов. Это были замыслы не то книг, не то киносценариев. Эти замыслы он не записывал даже в виде замыслов, а просто носил в голове и памяти. Появилась у Миши и блестящая, на его взгляд, идея настоящего мистического фильма. Эта идея его очень забавляла, но он не знал, с какой стороны подойти к её осуществлению. Он понимал, что надо сначала написать сценарий, а потом… А вот что потом? Миша этого даже представить себе не мог. Хотя он не мог представить и как практически можно написать сам сценарий.

Но после того как Миша попробовал писать, и у него получился хоть и небольшой, но рассказ, он почувствовал себя совершенно иначе. У него появились серьёзные и, как ему казалось, глубокие претензии к книгам современных авторов, особенно отечественных, появились претензии к книгоиздателям, которые издают таких плохих авторов и такими большими тиражами, и к читателям, которые эти большие тиражи раскупают.

@темы: гришковец

---

Меня недооценивали, как физика. И правильно делали.

...Силовые линии электрического поля кажутся ему спелыми колосьями пшеницы, собранной в сноп. В ушах вместо монотонной речи преподавателя гудят стрекозы, и слышны взмахи крыльев бабочек. Он закрывает глаза, и перед его внутренним взором предстает далеко не принцип суперпозиции полей - он видит странный и обманчивый мираж, и с ним не хочется расставаться. Весь обратился в слух - забыв о том, что сейчас идёт урок, он прислушивается к детскому гаму за окном, к едва слышимой капели и мечтательно вздыхает.
Ловя каждый звук вокруг себя, понимает - сзади него сидит влюбленный, что чиркает на записке, которую сунет своей возлюбленной, пока что такой же холодной, как природа в марте; под окнами кто-то вкусно хрустит отвратным на вкус яблоком.
Его мысли уже давным-давно оседлали какого-то скакуна и помчались встречать выходные, превышая скорость звука - он сам мчался намного быстрее грома, который ещё не прогремел, но слегка отставая от света молнии.
Кто-то продолжал уплетать яблоко за обе щеки и, казалось, это был самый желанный звук в мире.
Когда он открыл глаза, то понял, что мир плывёт перед ним - стелет свою дорогу туда, в неизвестность, в обратную от электродинамики сторону. Он выберет свой путь в мае, на рассвете, в синей дымке, выходя из дома перед сессией.
- Иванов! - голос учителя выводит его из прекрасной страны, которую смог создать хруст яблока. - Ты о чём сейчас думаешь?
- О том, - улыбается юноша, отводя взгляд в окно и наблюдая, как огрызок от невкусного яблока полетел в сторону, прямо на серый тающий снег, - когда же наступит весна.
Когда же?

@темы: моё

---

Лев Кассиль, "Кондуит и Швамбрания", книга вторая "Швамбрания", "Главный мужчина"

Через день папа уехал на Уральский фронт. Папа ехал в неминуемый тиф: фронт разъедала сыпнотифозная вошь. Мама с тетками приготовила ему три полных чемодана. Папа взял один. Он мрачно пошутил, что никакой утвари ему не надо: кургана все равно над ним не воздвигнут, а в загробную жизнь он не верит. Потом все сели, как полагается перед дорогой.
- Ну, ладно - сказал, вставая, папа. Он расцеловал нас.
- Смотри, - сказал он мне, - ты теперь в доме главный мужчина.
В дверях он столкнулся с пациентом. Пациент стонал и кланялся.
- Прием отменяется, - сказал папа, - видите, я уезжаю.
- Доктор, батюшка, сделай милость, - взмолился больной, - долго ль посмотреть! А то прямо сил нет, как сводит... А ждать-то тебя... Может, ты там и помрешь.
Папа посмотрел на стенные часы, потом на больно-го, потом на нас. Он опустил чемодан на пол.
- Раздевайтесь, - сказал он сердито, пропуская пациента в кабинет.
Через десять минут папа уезжал.
- Так помните, - говорил он больному, садясь в сани, - по семь капель после еды.
Когда сани с папой отъехали, тетки отошли от окон и хором зарыдали.
- Но, но, дамье! - грубо сказал я. - Хватит. Подсыхайте.
Тетки испуганно стихли. Но тишина, наступившая в разом опустевшей квартире, угнетала еще хуже. Я стиснул кулаки. Походкой главного мужчины я вышел из комнаты.

@темы: лев кассиль

---

Лев Кассиль, "Кондуит и Швамбрания", книга вторая "Швамбрания", "Владычество вещей"

Уже стихал резонанс комнат. Вещи задавили эхо. Мы нашли укромный уголок для грота королевы. Кроме того, этот же угол мог легко быть переоборудован в цирк, вокзал, тюрьму. Швамбрания утверждалась.
Папа, стоя на стремянке с молотком в руках, вешал на стену портрет доктора Пирогова и картину академика Пастернака "Лев Толстой". Папа ораторствовал. Стремянка казалась ему трибуной.
- Сегодня я лишний раз убедился, - говорил папа, - что мы - жалкие рабы вещей. Вся эта громоздкая рухлядь держит нас в своей власти. Она связывает нас по рукам и ногам. Я бы с наслаждением оставил половину всего этого на старой квартире!.. Дети! (Леля, вынь сейчас же гвоздь изо рта! Не знаешь элементарных правил гигиены!..) Я... говорю, дети, учитесь презирать вещи!..

Затем мы с Оськой пошли пристраивать на стене в столовой раскрашенное блюдо-барельеф. На блюде выпятился замок и гарцевали рыцари. Вдруг гвоздь вырвался из стены. Блюдо ударилось об пол. Рыцари погибли, а от замка остались одни развалины-руины.
Папа прибежал на дрызг. Он накричал на нас. Он назвал нас варварами и вандалами. Он сказал, что даже медведя можно научить бережно обращаться с вещами... Был произнесен целый скорбный список загубленных нами предметов: королева, трость, вечное перо и т. п. и т. д.
Мы вздыхали. Потом я напомнил папе, что он несколько минут назад сам учил нас презирать вещи. Папа совсем рассвирепел. Он сказал, что сначала надо научиться беречь вещи, потом их заработать, а после уж можно начать презирать их.
Вечером по комнате с убитым лицом бродила мама. Чтоб не терять мелких вещей и не тратить время на их поиски, мама записала на особом листке, что где лежит. Теперь она уже второй час искала эту самую бумажку...

@темы: лев кассиль

---

И он тоже засел в ней. х)

@темы: PewDiePie

---

Гамлет

В Эльсиноре пусто и холодно. Туда-сюда шныряют незнакомые люди по коридорам, стучат каблуками по холодному мрамору, никогда не смотрят на закопченный факелами потолок...
Гамлету скучно. Он сидит около окна и ждёт, когда его отравят - будь то приятное на вкус бургундское или же кинжал в спину, смазанный белладонной. Так, на всякий случай.
Принц датский не боится никого и ничего - а уж смерти-то и подавно. Он думает, он живёт, он знает, что к чему. Только ни с кем этим не делится.
По вторникам и воскресеньям приходит Горацио - его слушать интересно, хотя и говорит он о приевшихся бытовых вещах. Его друг улыбается и смеётся, а Гамлет натянуто улыбается, пытаясь понять, что такое чувства и зачем они ему вообще нужны?
По вечерам он зажимает Офелию в углу и шепчет ей что-то вроде слов любви, хотя знает, что он не любит её. Просто так заведено - у него должны быть влюбленность в прелестную девушку, которая невинна, как нежный весенний цветок. Он должен бояться Лаэрта, но ведь Гамлет ничего и никого не боится.
Розенкрац и Гильденстерн заходят не часто. Только тогда, когда им что-нибудь нужно. Гамлет не любит их и всегда кричит, чтобы убирались подальше - желательно в ту нору, откуда вылезли.
Но они не слушаются. Только остаются пожаловаться Клавдию или Полонию на самочувствие принца.
Зимой особенно холодно - он заматывается в одеяло, бормочет про себя монологи из разных пьес и просит принести ему больше вина, которое всё равно выливается из окна на каменную дорогу. Вдруг, отравленное?
В Эльсиноре сидит Гамлет и смотрит из окна на спокойную воду.
Быть или не быть? - думает принц про себя. - Дурацкий вопрос.
Быть.

@темы: моё

---

И глаза эти

- Опять ты плачешь.
Это был даже не вопрос. И даже не просто слова. В них не отражались презрительность и любопытство, отвращение и сочувствие. Они просто были никакими. Даже ветер, который сносит мелкий неприятный снег со старой школьной крыши и то эмоциональнее. Как будто бы не человек их произнёс.
Джек поднял заплаканные красные глаза и посмотрела на Юханесса. Ледяной мальчик. Совсем бесчувственный.
Джек ещё раз всхлипнул, пытаясь сдержать рыдания и вновь уставился в пол, не смея вынести безмолвного укора голубых, кажущихся слепыми, глаз.
- Почему ты плачешь? - Спросил Юхан, садясь рядом с Джеком на пол. Тот дрожал от того, что чувствовал внутри себя - он был глубоко ранен и уязвлён.
- Родители... они написали, что... не приедут, - наконец-то произнёс Джек и уронил голову на руки.
- И что с того? - равнодушно поинтересовался бергер, глядя своими светлыми матовыми глазами на мальчика.
- Я хотел с ними повидаться... - слабо возразил Джек, мол, я маленький и несчастный, меня нужно пожалеть, раз нашли меня в таком положении. Уже не первый раз.
- И что?
- А они не приедут.
- Это я уже слышал.
Последняя фраза Юхана должна показывать раздражение, но... но всё звучало одинаково. Никто из пансиона не видел, чтобы он показывал как-то свои эмоции. Даже когда к нему приезжали родители, он оставался таким же холодным и безразличным. Будто бы это посторонние люди, что просто завели с ним разговор о дрянной английской погоде.
Он не реже других дрался со своими одноклассниками. Он часто ходил с ссадинами на коленках, локтях. иногда у него выделялся лиловый синяк под глазом. Но он единственный, кто не плакал, не впадал в какую-то бойцовскую страсть - все его удары были точны и выверены.
Он был очень и очень странен, этот норвежец.
Джек посмотрел на Юханесса и замер. В отблеске слабой лампочки его глаза оставались такими же ледяными.
Ледяными. И страшными.
Джек не знал, с чем их можно было сравнить. Наверное, с цветом рубашки его отца. Такой же безразличный. Но это точно был не лёд (уж точно не тот, на котором они катаются каждую субботу) - его цвет глаз был намного тяжелее и злее. Как будто бы какое-то северное море, что томится под зимними льдинами в ожидании, когда всё это белоснежное поле растает над ним. И станет таком же пронзительной водой, под которой можно увидеть, как проплывают киты. И как там прячется сам Моби Дик.
От такого взгляда нельзя было скрыться - он тихо и осторожно резал душу на мелкие кусочки, причинял боль, заставлял тайны и секреты подниматься к поверхности и шуршать о чём-то о своём. Джек не мог выстроить линию защиту - не помогал ни Диккенс, ни Счастливый уайльдовский принц. Этот ледяной холодный меч пронзал все заслоны насквозь.
Джеку казалось, что стоит бергеру дотронуться до него, как он превратится в большую ледышку, которую не сможет растопить даже Кэтти из соседнего корпуса. Юхан был чем-то похож на Снежную Королеву. Только вот сам Джек - далеко не Кай. Он сразу бы составил слово "вечность" и ушёл бы искать свою Герду, оставив Королеву с носом. И со своими голубыми глазёнками, которые чуть не превратили его в холодный колючий ветер.
Джек сам погружал руки в холодное сердце мальчика и пробовал найти там переключатель. Пусть ты будешь таким же, как и все другие, - думал он, вспоминая и Оливера, и Бернарда и Оскара. У всех них были обычные карие глаза. Без остатка карие - у Ноли даже зрачка не было видно... А ведь переключателя не было. Как увидел Юхан впервые своё северное море, так оно и осталось в нём. Такое чистое и красивое, по которому ходят только норвежские и русские корабли.
Джек такие моря не любил. Он любил купаться.
А разве поплаваешь в такой холодной и безликой душе?.. Там даже бороздить нечего! Можно только встать на ноги и спокойно дойти до самого Северного полюса и снова установить там флаг Великобритании...
Но Джек быстро вынимает руки и не чувствует пальцев своих. Всё себе отморозил, все руки в цыпках... И он ловит себя на том, что уже несколько минут безо всяких слов смотрит на Юхана с открытым ртом и думает, что вокруг только лёд и лёд...
Он осознает всё, что сейчас думает только потом, когда вырастет и станет знаменитым писателем. А сейчас только ощущает такое... В своей заиндевевшей душе.
- Возьми себя в руки, - жестоко безразлично говорит бергер, поднимаясь с пола и отряхивая кремовые брюки. - Умойся, а потом спускайся к ужину.
Юханесс просто развернулся и ушёл с чердака, оставив Джека со своими мыслями.
Юхан знал, о чём он думал.
А так же знал, что никто не подозревает, что сам он - только первая осенняя корка льда, которая может ещё сломаться или растаять под ласковыми солнечными лучами.
И Северное море тоже может бушевать подо льдом.

@темы: моё

---

А зовут меня...

Мне очень нравится Восток. Там такие горячие и красивые люди. Они даже в гневе прекрасны - только вот вызывать их гнев нужно осторожно... Ни в коем случае не стоит упоминать о религии. Однажды, добрые христиане уже узнали о том, какая злость может выплёскиваться из этих прекрасных чёрных глаз... Я много раз видел, как эти мужчины воевали за своих и чужих женщин. И, поверьте, никаких гомеров мира не хватило бы, чтобы описать всё то, что там происходило. Пала не одна Троя - просто этого никто не видел...
Я никогда не покидаю Восток. Но люблю путешествовать по другим местам, по степям, о горам, по рекам, озёрам, болотам. Я люблю яркие краски и неожиданность. Я не люблю затяжных дождей, которые буквально останавливают людей на месте.
Я не помню, когда родился. Но я появился не с самого начала, это точно - иначе бы я насмехался над всеми людьми, что, мол, я такой старый и опытный, в отличии от них, от желторотых юнцов, которые подчиняются только малейшему порыву в своих желаниях.
Я не один раз обошёл весь мир - и мне он показался скучным и везде одинаковым. Люди могут различаться по цвету кожи, у одних лающий и пугающий язык, у других слишком мягкий и мурчащий, но все они в итоге одинаковы. У всех одни и те же чувства, у всех одно и тоже выражение глаз, когда рядом я. Со временем меняются только средства достижения целей - они становятся всё более и более глобальными. Они называют это прогрессом, а я ужасаюсь и смеюсь: "Друзья мои, вы спятили?.."
В двадцатом веке мне очень приглянулась Германия. Такие холодные и неприступные люди, казалось, они никогда не предадутся никаким страстям. Никогда эти голубые глаза не будут выражать ничего искажающего, но, к сожалению - люди действительно всегда одинаковы.
И я одинаков сквозь года и столетия.
А зовут меня...

@темы: моё

---

Препинайся

Твой "беззнаковый" период, когда ты посылаешь к чёрту точки и запятые, а каждую новую строчку начинаешь с маленькой буквы (мол, всё как в жизни - и она не заканчивается и движется без пауз, и я такой же) очень скверен. Что в нём хорошего?
Что хорошего (отличного?) в том, что в середине строки задыхаешься от наплыва знаков и безэмоциональности?
Разве у тебя нет пауз в обычной жизни? Разве ты не чувствуешь, как жизнь ставит двоеточие на рассвете, чтобы ты всё мог описать - всё, что видишь, всё, что чувствуешь.
Разве с каждым глотком скверно сваренного кофе жизнь не ставит ещё одну запятую, чтобы ты мог перевести дух и продолжить дальше говорить.
Знаешь, все эти знаки перемешиваются и страшно становится от такой грамматики - а вдруг что-то упустила жизнь?..
Не произноси всю свою жизнь на одном дыхании. Она будет до ужаса короткой.
Препинайся. На каждом слове. Каждый раз вспоминай бессоницу и Гомера.
Растяни свою жизнь подольше, чтобы всё понять по нескольку тысяч раз.
Просто препинайся.

@темы: моё

---

Личное море

По мотивам произведений Арчета.
Это нужно уже вносить в сборник.

Когда в очередной раз будешь проезжать мимо - завези мне море в сумке.
Оно будет бурлить внутри, я буду слышать, как оно рокочет за дверью, как старается вырваться. А ты его не выпускай - держи ручки сумки крепче, чтобы тебе море ни обещало за освобождение. Не ведись на бесчисленные богатства, что зарыты в глубине морского песка; не ведись на его уловки - оно слишком хитро.
Мне ли рассказывать тебе о том, что оно погубило тысячи и тысячи людей, которые всего лишь осмелились прикоснуться к нему?
Ты поставишь сумку на пол, а море будет призывать на помощь Нептуна - оно хочет на волю, хочет домой, в свои берега. Оно будет плакать и от этого воды станут ещё солонее... Может быть, в этом и разгадка тайны Мёртвого моря - просто его не раз бросали и ранили. Прямо в сердце - точно и хладнокровно.
Ты откроешь сумку, а море польётся из него, свыкаясь с паркетом и ковром. Оно будет осторожны накатывать на ножки стола и не понимать решительно ничего.
Его сердце будет разбито (мы этого не услышим: лишь только почувствуем где-то внутри, за рёбрами, хрустальный звон) - ты и сам это знаешь.
Не нужно мне личное море.
Слишком дорого это обходится.
Морю нужны берега.
Морю нужны обкатанные стекляшки своего разбитого сердца.
Но никак не светлый деревянный пол.

@темы: моё

---

Водопады

Прибавь немного горячей в Ниагаре. А то совсем холодно.
Заставь звучать пение птиц немного погромче - я не могу разобрать отдельных слов.
Вычеркни из моей жизни четверги и понедельники. Что будет с того, что в моей неделе всего лишь пять дней?
Заставь Землю крутиться в другую сторону. Я хочу посмотреть, что после этого будет.
Расскажи мне все сонеты Шекспира на английском языке. На одном дыхании.
Купи два билета в Атлантиду - я хочу навестить там своих друзей.
А ещё... Просто посмотри на меня. Узнай, что я есть на свете.
Давай заставим течь водопады в другую сторону? Чтобы все посмотрели и ахнули. Пусть все знают, что это мы. Пусть мы будем в книге рекордов Гиннеса, пусть нам на каждом углу будет приветственно лаять дворняга и бежать за нами, как на привязи.
Мы будем сбегать от прессы и сидеть около тех самых водопадов, что повернули назад.
Ночью ты однажды проснёшься и станешь будить меня с вопросом "как мы это сделали".
А я отвечу, что это всё очень и очень просто - как повернуть стрелки у часов.
Просто у водопадов тоже есть свои стрелки. Там, внутри них, под водой, есть часовой механизм, который годами омывается этим бурлящим потоком. Он никогда не ломается, никогда не отстает и не спешит. Он равномерно отсчитывает века.
У каждого моря есть такой на глубине. Только там вместо часов/минут/секунд - мириады и мириады лет.
Давай станем серьёзными людьми и напишем статьи о том, как правильно и безопасно переводить стрелки часов, о том, где найти эти часы.
А потом всё сожжём.
Сожжём водопады?

@темы: моё, скучно

---

Вениамин Каверин "Два капитана"; часть седьмая "Разлука"; глава первая "Пять лет".

– Саня, теперь я поняла, кто ты.
Мы в купе международного вагона Владивосток—Москва. Невероятно, но факт – десять суток мы проводим под одной крышей, не расставаясь ни днем, ни ночью. Мы завтракаем, обедаем и ужинаем за одним столом. Мы видим друг друга в дневные часы – говорят, что есть женщины, которым это не кажется странным.
– Кто же?
– Ты – путешественник.
– Да, Владивосток—Иркутск, отлет с Приморского аэродрома, семь сорок четыре.
– Это ничего не значит. Тебя не пускают. Но все равно – ты путешественник по призванию, по страсти. Только путешественник мог спросить, сколько лет рыбе, которую мы съели за обедом.
Он смеется.
– Только путешественники так боятся канцелярских бумаг. Только путешественники так стесняются, когда дарят цветы. Только путешественники так свистят и думают о своем и по утрам мучают своих жен зарядкой из двадцати четырех упражнений.
– Не считая холодного обтирания.
– Да. Только путешественники так не стареют.
– Я старею.
– Ты знаешь, мне всегда казалось, что у каждого человека есть свой характерный возраст. Один родится сорокалетним, а другой на всю жизнь остается мальчиком девятнадцати лет. Ч. такой, и ты – тоже. Вообще многие летчики. Особенно те, которые любят перелетать океаны.
– А ты думаешь, я из тех, которые любят перелетать океаны?
– Да. Ты не бросишь меня, когда перелетишь океан?
– Нет. Но меня вернут с полдороги.

@темы: вениамин каверин, очень красивое

---

Прекрасно.

как можно вместить в майкрософт ворд
августовские кометы,
воскресные газеты,
в которых никогда не разгадан кроссворд ?

в этом дне ловить больше нечего,
пора уходить / засыпать/ сниматься
читать тебя во сне.
внимательно / бережно,
будто ты новый завет

нам
вчера/ сегодня / завтра
семнадцать
влюбленным всегда семнадцать лет.

@темы: ес соя, заучить до победного конца, очень красивое

---

Стыдностыдностыдно.

Впервые пишу такое.
Спасибо стихотворению Али Кудряшевой.

Димка играет в прятки

- Будете играть в прятки? – спросил третьеклассник Лёня, подойдя к Димке и Насте. Из-за плеча веснушчатого мальчика выглядывали его одноклассники, разглядывая младших ребятишек. Дима вместе со своей сестрой сидели на большом поваленном дереве и рассказывали друг другу истории, которые происходили с ними: Настя рассказывала про свою старшую группу в детском саду, а Дима – про второй класс, где мальчишки задирают друг друга, а девчонки даже не могут правильно сжать кулаки и всё время хвастаются своими бантиками.
- Будем, - быстро решил Димка, встав со своего места.
- Хорошо, - улыбнулся веснушчатый Лёня, показав своей улыбкой отсутствие одного переднего зуба. – Прячьтесь, считаю до ста.
Третьеклассник отошёл к пыльному изумрудному забору и громко начал считать:
- Один, два, три…
- Дим, Дим, а сто – это как? – спросила Настя у своего брата, но тот только шепнул ей: «Прячься как можно быстрее и сиди там», и сам побежал по дороге, навстречу солнцу, только начинающему свой однодневную крестовую погоню за луной.
Дима был высоким для своего восьмилетнего возраста – на физкультуре он стоял впереди всех. У мальчика были светлые, золотисто-рыжие волосы и светло-зелёные глаза, отливающие янтарём на солнце. У него была тёмная кожа – лето только началось, он приехал в деревню всего лишь три дня назад, а уже обзавёлся такой смуглой кожей. Он ничем не выделялся среди других мальчишек – бегал, валялся в пыли, звонко смеялся над каждой шуткой, купался в речке, пытался переплыть на тот берег. Когда приезжал его отец из города, то они, на самом рассвете, пока солнце ещё только размышляет над тем, с какой же ноги ему встать (да и вставать ли вообще?), берут удочки, небольшое ведёрко и идут на речку, чтобы к обеду точно что-нибудь выловить. Но ходить на рыбалку без отца – это совсем не то. А ему нужно только «то самое», ради чего всё затевается.
Димка запнулся о камень, который не заметил и упал на дорогу, подняв клубы пыли. Он сразу же почувствовал, как сильно саднит коленка – первый раз за это лето упал и разбил себе что-нибудь. Он улыбнулся этому обстоятельству и мысленно поздравил себя – теперь лето точно началось! Сквозь уже прокалённый чистый воздух он услышал, как Лёня продолжает чётко и уверенно считать:
- Тридцать четыре, тридцать пять…
Димка вскочил на ноги и бросился бежать дальше – там, за поворотом дороги есть берёзовая роща. А за рощей – речка, которая специально огибает эти деревья с необычными стволами. На берегу реки сейчас должен сидеть дед Макар и рыбачить. Можно спрятаться там, у него в шалаше. Дима заулыбался своей идее и припустил ещё быстрее.
Коленка продолжала саднить – небольшая ранка пропиталась пылью, солнечным светом и задором – она теперь была частью Димки, он не мог представить себя без неё – ведь это же честно им заработанная ссадина! Почему её быть не должно?
Показалась берёзовая роща – все деревья уже оделись листвой и игриво шелестели на ветру; берёзы танцевали друг с другом, играли в слова – они точно знали много чего такого, о чём Димка даже понятия не имел. Он на бегу прислушивался к ним, пытался разгадать их речь и вникнуть в тайну изумрудности волос этих красавиц.
Дима на бегу притронулся к стволу одной берёзы – и забурлила в нём кровь. Он понимал, что это – это всё его. Сейчас это принадлежит ему, никто и ничто не могут его остановить – под своей ладонью от чувствовал шероховатую кору, чувствовал все надрезы, которые делали этой весной – ощущал то, что грибы растущие под этой берёзой срезали ещё осенью – после проливных дождей, пока сам Димка сидел в классе и отвечал урок по математике. Он чувствовал, как под корой бурлит прохладный весенний берёзовый сок словно горячая кровь, толкающая его на всякие безрассудства. Его светло-зелёные глаза искрились, лучились счастьем- он понимал, что он будет счастлив только здесь – не в городе, на мощённом тротуаре, в скучных магазинах, куда водит его мама; его счастье заключается в том, чтобы ощущать острую траву на своих босых ногах, чтобы дышать какой-то непонятной пыльцой, чтобы жить!...
Он бежал дальше, не волнуясь о том, какой счёт сейчас идёт – может быть, только шестьдесят, а, может быть, Настю уже нашли: она ведь прячется рядом с сараем, под корытом. Это единственное место, где она может прятаться – или Димка очень плохо знает свою младшую сестрёнку.
Дима выбежал на песчаный берег, чувствуя, как уже нагретый песок лижет его ступни.
- Димка, уже приехал на каникулы? – хриплым голосом окликнул его дед Макар, сидя у самой кромки спокойной воды. Мальчик задорно улыбнулся, показав наличие всех своих зубов (правда, остались ещё несколько молочных, но это же пустяк – скоро у него вырастут новые и крепкие зубы), и подбежал к рыбаку.
- Мы в прятки играем, - переводя дыхание, сказал он, слегка прищурившись от слепящего солнечного света.
- Полезай в шалаш, - рассмеялся Макар, кивнув на хлипкое сооружение позади себя и вновь обратив взгляд на спокойные воды, словно танцующие какой-то классический балет.

Димке снилось, как между берёзовыми стволами бегают рыжие русалки и смеются – и одна очень сильно похожа на Настю. Только грустная всё время. Дима пытался догнать её, но никак не получалось. Перед ним всё время оказывались рыжие русалки с длинными и толстыми косами в белых платьях. У одной из них был в руках кувшин с бабушкиным квасом, а у второй – мешок с конфетами. Дима подбежал к первой – в горле у него пересохло и ужасно хотелось пить. А от этих городских конфет, которые они покупают очень часто во время школы, пить хочется ещё больше. Вторая рыжая обиделась и убежала; а все они переговаривались между собой, как берёзки – шептались, тихо смеялись, но никогда не огорчались...

- Вы попозже его разбудите, - сказал дед Макар шёпотом, выбежавшим на берег ребятам. Лёнька тихо подошёл к шалашу и увидел там мирно спящего Димку, свернувшегося калачиком.
- Мы только пятнадцать минут его искали, - фыркнул один из третьеклассников, но Настя шикнула на него: вот ещё, не хватало, чтобы он её брата будил!..
А Дима мирно спал и понимал – это лето очень хорошо началось. Он же выиграл в прятки.

@темы: моё, по фразе, то, чего на белом свете вапще не может быть

---

Пусть будет здесь.

Мама,мне снилось море…
Море без берегов. В этом чудесном море не было островов.
Мама,я был дельфином, плыл по его волнам.
Синее — синее море было со мною,мам.
Я то нырял в пучину, то по течению плыл.
Мама, я был дельфином ,нужным кому то был!
_
Море меня обнимало ,море меня звало .
Море меня так любило,
Будто оно…
Твое.

@темы: владимир ток, заучить до победного конца